Ой лели, дид-ладо!
И тишина, только возбужденный шум толпы.
– Все, давай! – заревел с отмели Коловей.
Отпихнув волынцев, Далята бросился к берегу и скользнул вниз. Песчаный откос был невысоким, внизу река глубиной по бедра. Рухнув в воду, Далята окунулся с головой, но что за важность – зато оказался прямо перед плывущими венками. Увидел тот, на который ему показал Берест – его отличало множество алой полевой гвоздики, цвета зари.
И одновременно прямо из воды, будто бес водяной, между Далятой и венком выскочил весь мокрый Жировит. Недолго думая Далята притопил его еще раз и устремился к венку. Здесь было глубже, по пояс. Наверху орали десятки голосов: древляне и волынцы прекратили бессмысленную потасовку и лишь следили за своими, – но за плеском соперники их не слышали.
Мощная рука схватила Даляту сзади за плечо и рванула назад, опрокидывая в воду. Когда он встал, отплевываясь и протирая глаза, мокрая спина была уже на три-четыре шага впереди. Вода бурлила, венки плясали, кружились, какие-то попадались под руки, но оба соперника их отшвыривали – не тот.
Впереди тоже слышались крики – другие парни пустились наперегонки по воде от камня, откуда венки были пущены, и уже достигли этого места. Но теперь никто не был уверен, который венок – тот самый.
На глазах у Даляты Жировит поймал какой-то – вроде бы тот, с полевой гвоздикой. Далята схватил венок и рванул на себя; одной рукой Жировит попытался его отпихнуть, но Далята вцепился в него, в ярости готовый хоть утопить противника, но не выпустить добычу. Они боролись, то падая, то поднимаясь; однажды на них бросился еще кто-то, но Жировит отшвырнул непрошеного соперника в реку, Далята даже не успел заметить, кто это был такой. Они то пятились к берегу, то вдруг попали на глубину и опять окунулись с головой, потеряв дно из-под ног. Так и совсем утонуть можно, водяному в зятья пойти… Далята ничего не видел, не соображал, лишь стремился вновь ощутить пальцами мокрые шероховатые стебли и отпихнуть подальше вражье тело в мокрой тканине…
Вынырнув из ямы, Жировит замотал головой: мокрый чуб неудачно упал на глаза и ослепил. Далята получше ухватил за травяной жгут и рванул на себя. И упал в воду спиной вперед, однако добыча осталась в кулаке. Довольный, он метнулся к берегу, но почувствовал, что венок какой-то уж очень легкий. Взглянул – и заорал от негодования: в руке его была зажата лишь половина венка. Совершенно измочаленный в пылу их борьбы, тот не выдержал и разорвался.
Едва дыша, чуть ли не на четвереньках, двое выползли на берег. Насквозь мокрая одежда казалась тяжелой, как железная, мокрые волосы облепили лицо. Оба кашляли, наглотавшись воды, но друг на друга уже могли только бросать яростные взгляды – выдохлись так, что не осталось сил встать на ноги без помощи друзей.
Посидели на траве: их хлопали по мокрым плечам и спинам, восхищенно кричали, хохотали. Отдышавшись, отжали воду из рубах и портов, побрели назад, к отмели у камня. Там ждали все девушки, охрипшие от смеха и воплей; стояла Карислава и с ней рядом старуха в белом навершнике, в черной плахте. Вместо посоха она держала темный, много потрудившийся пест из дуба.
– Вот, мать, – прохрипел Жировит, дико озираясь на Даляту, и протянул Кариславе обрывок венка.
Зареница, стоявшая чуть позади княгини, насмешливо фыркнула.
– Посторонись, удалой! – буркнул Далята и, обойдя его, тоже протянул свою половину венка.
Он замешкался только потому, что с сожалением оглядывал свою сорочку: мокрая, вывалянная в тине, песке и траве, она уже не выглядела такой уж «счастливой».
– И у меня тоже! – тяжело дыша, за ними пролез какой-то местный парень и тоже протянул Кариславе несколько стеблей и мятый желтый цветочек. – Тоже из того! – Он ткнул на обрывки в руках Жировита и Даляты.
«Лютая трава» – узнал желтый цветочек Далята.
Девки вокруг хохотали. Далята стоял, весь мокрый, облепленный грязной одеждой, с прилипшими ко лбу волосами – не человек, отецкий сын, а шишок подкоряжный. Не стыдился, не гордился – ему уже было все равно.
